Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]
— Да, вы не прогадали. В отличие от меня, — сказал он, наконец. — Хотя в свое время, наверное, думали иначе. Сейчас бы вы все потеряли. А так у вас остались ваши денежки.
Бланк не решался вытереть пот.
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер, — пробормотал он.
Нойбауер вдруг испытующе посмотрел на него. В голове мелькнула мысль. Эта мысль в последние дни все чаще занимала его. В первый раз она пришла к нему в тот день, когда было разрушено здание газеты «Мелленер Цайтунг». Он отогнал ее прочь, но она, словно навязчивая муха, возвращалась снова и снова. А может, Бланки и в самом деле когда-нибудь опять встанут на ноги?.. Этот тип, что стоял перед ним, — вряд ли. Это — уже руина. Хотя все эти груды земли, камней и обломков — тоже руины. От них совсем не пахнет победой. Особенно от своих собственных. Ему вспомнилась Сельма с ее карканьем. Да еще эти газетные новости! Русские добрались до Берлина — это факт, тут уж ничего не попишешь. Рурская область в кольце — это тоже правда.
— Послушайте, Бланк, — начал он задушевным голосом. — Я ведь тогда обошелся с вами вполне прилично, не так ли?
— Конечно, конечно, в высшей степени прилично…
— Вы ведь не можете этого не признать, верно?
— Разумеется, господин оберштурмбаннфюрер, разумеется.
— Гуманно…
— Очень гуманно, господин оберштурмбаннфюрер. Премного благодарен…
— Ну ладно… Не забывайте это! Я для вас как-никак многим рисковал… Нда. А что вы здесь, собственно, делаете? Я имею в виду — в городе?
«Почему вы давно не в лагере?» — чуть не вырвалось у него.
— Я… я…
Бланк обливался потом. Он не мог понять, куда клонит Нойбауер. Но он знал по опыту: если нацист говорит с тобой приветливо, значит, нужно ждать какой-нибудь особенно жестокой шутки. Точно так же говорил с ним Вебер перед тем, как выбить ему глаз. Он проклинал себя за то, что не устоял перед соблазном и оставил тайное убежище, чтобы взглянуть на свое прежнее добро.
Нойбауер заметил его смятение и поспешил воспользоваться им.
— А то, что вы до сих пор на свободе, Бланк, — я надеюсь, вы понимаете, кому вы этим обязаны, а?
— Так точно!.. Спасибо!.. Огромное вам спасибо, господин оберштурмбаннфюрер.
Бланк был обязан своей свободой не Нойбауеру. Он знал это. Знал это и Нойбауер. Но, тронутые раскаленным дыханием догорающих развалин, старые понятия и представления вдруг словно начали плавиться. Больше ни в чем нельзя было быть уверенным. Нужно было думать о завтрашнем дне. «Бред, конечно… — подумал Нойбауер. — Но в то же время — кто его знает, может, этот еврей в один прекрасный день еще пригодится». Он достал сигару.
— Возьмите, Бланк. «Дойче Вахт». Хороший табак. А то, что случилось тогда, — поверьте, это была суровая необходимость. Не забывайте о том, как я вас защищал.
Бланк не курил. После веберовских экспериментов с горящими сигарами ему понадобились годы, чтобы опять научиться переносить запах дыма, не впадая в истерику. Но он не отважился отказаться от сигары.
— Благодарю вас, господин оберштурмбаннфюрер. Вы так любезны…
Он несмело попятился назад, держа сигару в покалеченной руке, и через мгновение исчез. Нойбауер огляделся кругом. Никто не видел, как он говорил с евреем. Это и хорошо. Он тут же забыл о Бланке и принялся подсчитывать в уме убытки. Потом вдруг принюхался. Запах гари становился все сильнее. Он поспешно перешел на другую сторону. Магазин готового платья горел. Он бросился обратно.
— Бланк! Бланк! — позвал он, но тот не появлялся. — Пожар! Пожар!
Никто не пришел на его зов. Город горел со всех концов. Пожарные не могли поспеть всюду. На каждом шагу путь преграждали завалы. Нойбауер вновь побежал к магазину. Заскочив внутрь, он схватил в охапку рулон ткани, выволок его наружу и вернулся за следующим. Но огонь преградил ему дорогу. Кружевное платье, которое он ухватил на ходу, вспыхнуло у него в руке. Языки пламени лизали ткани и готовую одежду. Он едва успел унести ноги.
Стоя на противоположной стороне улицы, он беспомощно смотрел, как горит его добро. Огонь уже добрался до манекенов, пополз по ним, пожирая их платья, и куклы вдруг, плавясь и пылая, на миг обрели странную, призрачную жизнь. Они вздымались, корчились, извивались, заламывали руки, словно попали в специальный ад для восковых фигур. Наконец, разбушевавшиеся волны огня сомкнулись над ними, как это обычно бывает с трупами в крематории, и все пропало.
Жар становился все нестерпимее. Нойбауер все дальше пятился назад, пока не наткнулся на будду. Даже не оглянувшись, он машинально сел на него, но тут же вскочил: головное убранство святого завершалось наверху острым бронзовым наконечником. В немой ярости он уставился на рулон ткани у своих ног, который ему удалось спасти. Это была голубая ткань с тисненными изображениями летящих птиц. Будь оно все проклято! К чему это теперь? Он протащил рулон через улицу и бросил его в огонь. Пусть все летит к черту! Чтоб вы все сдохли! Он не оглядываясь пошел прочь. Он не желал больше ничего этого видеть! Бог отвернулся от немцев. Водан[11] — тоже. На кого же им теперь уповать?
Из-за кучи щебня и мусора, неподалеку от горящего магазина, медленно показалась голова Йозефа Бланка. Он смотрел Нойбауеру вслед. На бледном лице его застыла улыбка. Он улыбался — впервые за столько лет, — а покалеченные пальцы его тем временем ломали на мелкие кусочки подаренную сигару.
Глава шестнадцатая
Во дворе крематория опять стояли новенькие. Восемь человек. У каждого на рукаве была красная нашивка политзаключенного. Бергер не знал ни одного из них. Но он знал их судьбу.
Капо Драйер уже занял свое место за столом в подвале. Бергер почувствовал, как обмякло в нем его второе «Я», тайно надеявшееся на отсрочку. Драйер отсутствовал три дня. Это помешало Бергеру осуществить то, что он задумал. Сегодня у него не было выбора — он должен был рискнуть.
— Давай, начинай!.. — проворчал Драйер. — Иначе мы тут никогда не управимся. Они у вас что-то в последнее время дохнут, как мухи.
В шахту загремели первые трупы. Трое заключенных стаскивали с них и сортировали одежду. Бергер проверял зубы. После этого трупы загружали в подъемник.
Спустя полчаса явился Шульте. Он выглядел бодрым и выспавшимся, но все время жевал. Драйер писал, а Шульте время от времени заглядывал в его бумаги через плечо.
Несмотря на то, что помещение было большим и хорошо проветривалось, запах трупов вскоре проник во все щели и уголки. Он исходил не только от обнаженных тел — им была пропитана даже снятая с них одежда. Лавина трупов не прекращалась. Она, казалось, погребла под собой время; Бергер уже вряд ли смог бы с уверенностью сказать, утро сейчас или вечер. Наконец, Шульте поднялся и сказал Драйеру, что идет на обед.
Драйер тоже сложил на столе свои бумаги.
— На сколько мы опережаем истопников?
— На двадцать два.
— Хорошо. Перерыв. Скажите тем наверху, чтобы перестали бросать. Пусть ждут, пока я вернусь.
Трое заключеннных, работавших с Бергером, сразу же ушли наверх. Бергер не спеша принялся за следующий труп.
— Ты что, не слышал? Чеши отсюда! — оскалился Драйер.
Прыщ на его верхней губе превратился в зловещий фурункул.
Бергер выпрямился.
— Мы забыли оприходовать вот этого.
— Что?
— Мы забыли оформить вот этот труп.
— Не болтай ерунду! Мы всех записали.
— Это неверно. — Бергер старался говорить как можно спокойнее. — У нас не хватает в списке одного человека.
— Слушай, ты!.. — взорвался Драйер. — Ты что, спятил?.. Что ты городишь?
— Мы должны внести в список еще одного человека.
— Та-ак… — Драйер впился в Бергера пристальным взглядом. — И почему же мы должны это сделать?
— Потому что количество выбывших в списке не сходится.
— Ты за мои списки не беспокойся!
— За другие списки я не беспокоюсь. Только за этот один.
— За другие? Какие это — «другие», ты, скелетина?
— Золотые списки.
Драйер помолчал несколько секунд.
— Может, ты наконец объяснишь, что все это значит? — спросил он затем.
Бергер набрал воздуху в легкие.
— Это значит, что мне наплевать — что творится в золотых списках.
Драйер сделал было движение в сторону Бергера, но совладал с собой.
— Там все в порядке… — произнес он угрожающе.
— Может быть. А может, и нет. Их ведь можно сравнить…
— Сравнить? С чем?
— С моими списками. Я веду их с самого первого дня, как начал здесь работать. На всякий случай.
— Смотрите-ка на него! Он тоже ведет списки, этот хитрый тихоня!.. И ты думаешь, тебе поверят больше, чем мне?
— Я не исключаю такой возможности. Мне ведь от этого списка никакой пользы.
Драйер смерил Бергера взглядом с ног до головы, словно в первый раз увидел его.
— Так… Значит, говоришь, никакой пользы? Я тоже так думаю… И чтобы мне это сказать, ты, конечно, дождался подходящего момента, здесь, в подвале, а? Наедине со мной — это была больша-а-я ошибка, куриная твоя башка! — Он ухмыльнулся. Но из-за боли, которую ему причинял фурункул, ухмылка была больше похожа на оскал злой собаки. — Может, ты теперь расскажешь, что мне мешает стукнуть тебя слегка по твоей куриной башке и положить твой труп рядом с другими? Или аккуратно перекрыть тебе кислород? Тогда ты сам и станешь тем, кого у нас в списке не хватает. Объяснений никаких не потребуется. Мы ведь одни. Ты просто взял да и помер. Сердечная недостаточность. Одним больше, одним меньше — здесь это роли не играет. Никакого расследования не будет. А я уж тебя оприходую.
